Обратим внимание на то, что в этнографических реалиях крупный рогатый скот у хакасов не использовался в качестве ездовых животных, не говоря
уже о том, чтобы их запрягали под седло. Как уже отмечалось, лишь в шаманской практике, а также в похоронной обрядности допускалась мысль о
том, что душа умершего может отправиться верхом на быке / корове в мир мертвых. Таким образом, подобный вид передвижения во вражескую землю, описанный в эпосе, в религиозно-мифологическом сознании семантически был равнозначен переходу в иной мир и для уводимых персонажей ассоциировался с их обреченностью на верную погибель.
В традиционных представлениях хакасов обозначенные животные используются обитателями загробного мира не только в качестве транспортного средства, но и по своему прямому назначению. Были убеждены, что души умерших людей, как и при жизни, получают от них молоко. С.Д. Майнагашев в своих материалах привел рассказ о визионере, посетившем мир мертвых и поведывавшем людям об их быте. Согласно повествованию, ему
удалось побывать в гостях у двух умерших пожилых женщин. В результате этой встречи он убедился в большой значимости этих животных для обитателей загробного пространства. От лица одной из них он привел следующие слова: «У меня и в солнечной стране [во время ее жизни на земле. – Авт.]
была одна корова. От этой единственной коровы входящих и выходящих [людей] всех кормила. То добро в этой стране для меня самой добро. Белого
молока моей единственной коровы для меня и в этой стране хватает» [17. С. 288–289].
Следует заметить, что и у представителей демонического мира также имелся свой особый вид крупного рогатого скота. Согласно фольклору он
назывался арғыл или арғыл аң – ‘букв. арғыл-зверь’ [25. С. 75]. В мифологических представлениях хакасов арғыл выступал в качестве дойного скота демонических персонажей. О том, что нечисть получала от этого животного молоко, например, убедительно свидетельствует сетование ведьмы «Ӱс сӱрместiг Сарығ хыс» – ‘Сарығ хыс с тремя косичками’ по поводу гибели арғыл’а от рук богатыря Хан Миргена, описанное в одном из эпосов:

«Хан Мирген, адайның сухсӱрбе, ‘Хан Мирген, [ты] собачья жажда,
Пiстiң арғыл аңыбысты ӧдip салғазың. Нашего арғыл’а зверя убил.
Арғыл аңның, соонаң пеер Арғыл’а зверя, с тех пор [мы]
Сӱт тее icпeдiбic, – Молока больше не пили. –
Iди чоохтабыспинаң Так сказав,
Хола тураа кip чӧpiбicтi». В бронзовый дом вошла’.
[26. С. 58. Перевод наш. – Авт.].
В богатырских сказаниях чужеродная и потусторонняя природа этих животных маркируется соответствующей их локализацией. Арғыл’ы обитают на
периферии освоенного человеком пространства – в самой гуще непроходимой тайги:
«Пic чуртапчатхан чирде ӱстӱбiсте ‘На поверхности земли, где
мы живем,
Халын чыс тайға турчадыр. Густая дремучая тайга стоит.
Халын чыс тайғаның iстiнде В недрах густой непролазной тайги
Арғыл тiп аң чуртапча». Арғыл’ом называемый зверь обитает’
[26. С. 38. Перевод наш. – Авт.].

В фольклоре отсутствует однозначное и исчерпывающее описание внешнего облика арғыл’а. По сведениям О.В. Субраковой, он имел вид крупного животного наподобие яка [27. С. 40]. Действительно, указание на определенные черты, сближающие арғыл’а с образом крупного рогатого скота
людей, встречаются в текстах героических сказаний. Так, в одном из них представлено следующее его описание:
«Аннаң андар, тайға аразына кiрген, ‘После этого в глубь тайги въехал,
Арғыл тiп аңның хырина парған. К арғыл’у называемому зверю подъехал.
Арғыл теен аң, Хан Миргеннi кӧpiп, Арғыл`ом называемый зверь, на Хан Миргена взглянув,
Пазын пулғап тур, харағын хызарта кӧpiп, Головой вращает, [от ярости] до покраснения глаз смотрит,
Iкi мÿÿзi пулут аразына сала читпинче. Два рога [его] облака едва не задевают.
Арғыл аң ахсын азыныбысхан, Арғыл зверь пасть раскрыв,
Iнек чiли, мÿÿрепче, Корове подобно мычит,
Адай чiли, улупча». Словно собака воет’
[26. С. 50. Перевод наш. – Авт.].

Помимо того, образ этого быкоподобного огромного чудовища, обитающего в тайге и обладающего разрушительной вредоносной природой, возможно, нашел свое отражение и в такой форме устного народного творчества, как скороговорки. Отметим то обстоятельство, что они не всегда легко
поддаются рациональному осмыслению, но при этом их глубокий символизм и соответствующий ассоциативный ряд, в нашем случае, весьма репрезентативны. В одной из таких скороговорок приводятся строки, из содержания которых могут быть выявлены ключевые знаковые черты образа рассматриваемого животного:

«Тайға ли, тазын, ӧгic, ‘Величиною с тайгу вол, бык,
Ӧгiс ти ӧлiм, чiлiм». Величиною с быка гибель, мозг’
[28. С. 54–55].

Добавим и то, что в литературе представлена и иная точка зрения относительно внешнего обличья этого волшебного животного. Так, В.Я. Бутанаев
полагает, что арғыл походил на мамонта [29. С. 26].
Арғыл, будучи персонажем, напрямую связанным с враждебным потусторонним миром, и имея соответствующую демоническую натуру, своим
присутствием оказывает зловредное влияние на человека и все его окружение. В героических сказаниях он, безусловно, является одним из главных виновников их болезней и смертей. В одном из эпических текстов этот негативный для людей процесс описывается следующим образом:
«Арғыл тiп чабал аңның У арғыл’ом именуемого зверя лютого
Mӱӱзi хайдар-хайдар iзiпчe, Рога источают очень сильный жар,
Аның, iзиине тipiг ниме сыдабинча. Этого жара ничто живое не выдерживает.
Пicтiң, малыбыс, чоныбыс тооза Весь наш скот и народ,
Ағырыг полып ӱрепче. Больными став, умирает.
Арғыл тiп чабал мӱӱстiг аңа С арғыл’ом именуемым зверем, имеющим страшные рога,
Сыдаҷаң алып чох полча Справиться с ним богатыря не находится
Чылтыраанның алтында, Под светящимися [этими звёздами]
Чалбайғанның ӱстӱнде». На широчайшей [этой земле]’
[26. С. 38–39. Перевод наш. – Авт.].

В обозначенном тексте акцентировано внимание на том, что именно рога указанного животного представляют наибольшую угрозу для человека и всего его окружения. В мифологических представлениях они являлись сосредоточением сверхъестественной силы и мощи их обладателя. Были убеждены, что в них была локализована и их сакральная сущность – душа. В архаическом мышлении восприятие бычьих и иных рогов во многом определялось их формой и структурой. Они воплощали собой идею сакрального двуединого начала. С одной стороны, острые, колющие и проникающие – они несли в себе фаллическую символику и олицетворяли собой мужское начало. С другой – полые изнутри, они символизировали принцип восприимчивости и отображали женскую ипостась.
Добавим и то, что в обрядовой поэзии и эпическом творчестве идея абсолютного единства и крепкой дружбы опять-таки неотделима от образа рогов:

«Iнек мӱӱзi ирiкпес хоныхтығ полыңар!» – ‘Будьте в жизни неразлучными как два рога коровы’ [21. С. 338];
«Iнек мӱӱзi ӧӧре-нанҷы поларбыс» –‘Рогами коровы мы, друзья, будем’ [19. С. 139].

Мистическая сила рогов в зависимости от природы их обладателей и от конкретных обстоятельств могла быть как благотворной, так и вредоносной.
Естественно, что рога демонических сущностей несли людям разрушительные действия. При этом указанные животные могли быть как с привычными
парными рогами, так и трехрогими – явным признаком их чуждой потусторонней природы и важнейшим показателем магического потенциала. В ха-касском фольклоре негативные явления, возникающие вследствие деятельности этих чудовищ, имеют соответствующую характеристику:
«Так вот, вошел на наши земли громадный пегий бык-пожиратель. Всю тайгу он разбороздил, всю землю сжигает, весь скот пожирает, всех людей
уничтожает. Нет сил, чтобы его сломить, нет мощи его укротить и убить <…> Трехрогий бык-чудовище уничтожает всю нашу тайгу. Средний рог
золотой у него. От него и пышет огнем и пламенем и все кругом выжигает.
Нет никого на свете, кто бы мог одолеть его» [30. С. 157, 162].
«Ехали долго ли, коротко ли, услышали вдали громовой грохот, как будто все рушилось и сокрушалось. Вскоре увидели чудовищного черного быка
с тремя рогами. Правым рогом он глыбы каменные выворачивал из-под земли, левым рогом выдергивал с корнями деревья и бросал в сторону. Нижним рогом бороздил землю, оставляя за собой журчащие ручьи. Все содрогнулось вокруг» [8. С. 219].

В мифологическом сознании хакасов в ассоциативный ряд, связанный с образами быка / коровы и водного пространства, были включены и некоторые его обитатели, а также животные, имеющие непосредственное отношение к нему. Так, например, в хакасском языке рыба-окунь называется не иначе как ала пуға – ‘букв. пестрый бык’ [25. С. 48]. Семиотическая связь образа крупного рогатого скота с водной стихией выявляется также в следующей
народной загадке: «Из-подо льда вышел Тадат, а за собою привел корову с телятами (выдра с детенышами)» [9. С. 258]. Данные примеры из устного
народного творчества хакасов еще раз подчеркивают тесную взаимосвязь рассматриваемых образов. Между тем в традиционном сознании бык отождествлялся не только с водой, но и с горой.
В мировоззрении хакасов гора несла сложную семантическую нагрузку. Она воспринималась одновременно и в качестве мифической материпрародительницы и обители далеких предков и покровителей рода, дома и могилы человека и пр. Причем каждый хакасский род – сӧӧк имел собственную святыню – почитаемую гору, на которой отправлял обрядность. С образом горы связывались фундаментальные представления о жизни и смерти человека [34. С. 83–92; 3. С. 31–32; 35. С. 16–42].
В эпических произведениях хакасов гора предстает тем местом, где обитает волшебный бык. Причем обозначенное животное могло олицетворять
собой как доброе, так и злое начало:

«Кӱнге наари ӧскен ‘[До] солнца вплотную доросшего
Кӧк тасхылның тӧзiнде Синего тасхыла [у] подножия
Читон азыр кӱмӱс мӱӱстiг кӧк пyғa С семьюдесятью ветвями серебряных рог синий бык
Читон iнeктi ибipiп чӧр. Семьдесят коров вокруг обходит.
Кӧрген харағы кӧс осхас, Смотрящий глаз [его] подобен [горящему] угольку,
Тынған тынызы чалын осхас. Выдыхаемое дыхание [его] пламени подобно.
Халын итте чiгi чоғыл, В мощном теле [его] болезни нет,
Хатығ сӧӧкте чӱлi чоғыл. В твердых костях [его, словно] сочленений нет.
Хара чирдең суғ сығара, [Из] черной земли, вода выходит,
Хатығ тастаң от сығара пазып чӧр» [Из] твердого камня огонь высекается, [когда он на них] наступает’
[33. С. 21–22. Перевод наш. – Авт.];
«Хан Толай Арығ аал icтiн харабысхан. ‘Хан Толай Арығ аал’а глубину оглядела.
Кӧзер Хан апсах, кистiнде турған Кӧзер Хан старик позади стоял
Чир пӧзiгi кӧк хаяны кӧре ойлап, Земли возвышенность – синюю скалу видя [к ней], побежал,
Кӧк хаяның iзиине чидiп, Синей скалы двери достигнув,
Iлiг-наанығ пир турадыр: Окропление [жертвенное] совершает:
“Улуғ чуртым улирға чӧр, “Большой дом [свой] возвеличиваю
Кiчiг чуртым кiстирге чӧр. Малый дом [свой] почитаю.
Кӧлемелiг кӧк хая хайраханым, Дающая тень, синяя скала, [мой] милостивый господин,
Iзииң-тӱнииң азылзын, – тiп, [Пусть твои] дверь [и] дымоход откроются, – сказав,
Пазырынып, сӱзӱрiнiп тур. – Молится, преклоняется. –
Хылыс мӱӱcтiг хыр пуғаны С саблевидными рогами седого быка
Хызыхханда, хығыр турбын, Нуждаясь, призываю,
Тарыхханда, тартын турбын. Рассердившись, притягиваю.
Улуғ хая ээзiзiң, Большой скалы хозяин [ты]
Улуғ чуртым халхазызың”. Большого жилища ворота [ты]”.
Iди ле тирiнең, кӧк хаяның Так он [только] произнёс, [у] синей скалы.
Iзiк чох чирiнең iзiк азылып, На месте без дверей дверь открылась,
Тӱнӱк чох чирiнең тӱнӱк чари тӱскен. В месте без дымохода свет дымохода засиял.
Аннаң сых килген Оттуда вышел
Хылыс мӱӱcтiг хыр пуға, С саблевидными рогами седой бык,
Iкi харағын хызарта кӧрiп, Двумя глазами до красна глядя,
Улуғ тағларға, улуғ суғларға [До] великих гор, [до] великих рек
Яңызын сала, мустабинаң. Эхо [его] рёва разнеслось.
Мӱӱзiнең хара чирнi чара сазып, Рогами черную землю рассекает,
Хара тобыраан хан тигiрге, Черную пыль [к] царю небу,
Хара пулут чiли, кӧзiрiп, Черное облако словно перемещает,
Кӧк сынны кӧре, килiп одырадыр. Синий хребет осматривая, подойдя, присел’
[36. С. 123–124. Перевод наш. – Авт.].

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что если на ранних этапах своего формирования мотива тавромахии превалировала идея борьбы
человека против быка, обладающего огромным магическим потенциалом и олицетворяющего собой дикую природную мощь, то в более позднее время
подобное единоборство могло олицетворять собой еще и победу над врагами – представителями другого народа. Об этом, например, может свидетельствовать повествование о богатыре Ирчинеке:

«Мужики в это время с порозом мучаются: колоть надо, а сделать это не могут. Слезает Ирченек с коня. Коня не привязывает, подошел к мужикам,
взял этого пороза за рога, голову пополам разорвал. Моолы [монголы это увидев] испугались, сели на коней и уехали» [37. С. 100].
В традиционном сознании хакасов, как уже отмечалось, образы врага и зловредного духа во многом были тождественны. Обратим внимание и на то,
что в фольклоре довольно распространенным является изображение враждебно настроенных к людям демонов как существ, обладающих внешностью,
в которой обнаруживаются признаки крупного рогатого животного. Как правило, они имели антропозооморфный вид, сочетающий в себе черты человека и быка / коровы. Именно такими, по хакасским мифам, были и мусмалы или iнек азах – ‘букв. коровья нога’. В своем естественном обличьи они имели следующую внешность: с головы до пояса были как обычные люди, а нижняя часть их тела была подобна бычьей / коровьей (вместо ступней – копыта).
В некоторых повествованиях они описываются даже как четырехногие. На голове у них имелись маленькие рожки. При этом все их тело, включая лицо, было покрыто густой шерстью [35. С. 95–99; 21. С. 138–139]. Обратим внимание на то, что в архаическом мышлении наличие рогов, копыт и обильная волосатость являлись ключевыми признаками нечистых духов. Верили, что мусмалы обитали в тайге в землянках или в берестяных чумах – алачиках и являлись к людям ночью. Они были людоедами. При этом предпочитали похищать маленьких детей. Их любимыми лакомствами считались сердце, легкие и печень, зажаренные на костре. Эти духи с легкостью могли принять внешность любого человека, что иногда позволяло им заключать браки с людьми либо выдавать себя за одного из супругов, а затем в подходящий для них момент их убивать и поедать их органы [Там же].
Бычье изображение подобных представителей враждебного к герою мира получило свое воплощение и в эпическом творчестве. В нем многие представители потустороннего пространства и чужестранцы наделяются характерной внешностью:

«Тӧрдегi тӧзек ӱстӱнде ‘В переднем углу [юрты] на кровати
Кирi иней-абысха одырчадыр. Престарелые старушка [и] старик сидят,
Абысха теен ниме Стариком называемое нечто
Улуғ хорғыстығ полған: Очень страшным было:
Пуға пастығ, чаҷах мӱӱстiг, [С] бычьей головой, [как изогнутый] лук рогами,
Ӧскi сағаллығ, сосха хулахтығ, [С] козлиной бородой, [со] свиными ушами,
Кiзi кӧгiстiг, хузурухтығ» [С] человеческим телом, [и] с хвостом’
[38. С. 162. Перевод наш. – Авт.]

«Улуғ аалны арали килген, ‘Через большой аал проехал,
Соодам Ханның ибiне чидiп, До жилища Соодам Хана добравшись,
Аттаң тӱзiп, адын палғабысхан, С коня слез, [и] привязав коня,
Ах пайзаң ибге кipiбicкeн. В великолепную юрту-дворец вошел.
Kipiп килзе, тӧр тӧзекте Войдя [увидел, что], в переднем углу на кровати
Соодам Хан чадыр. Соодам Хан лежит.
Пазын тӧзектең арта салыбысхан, Голову с кровати свесил,
Пазы – пуға пазы, Голова [его] – бычья голова,
Кӧкci – ир кӧгicтiг<…> Тело [его] – мужское тело’.
Соодам Хан, iнек чiли, тiлiн сығарып, Соодам Хан подобно корове, язык высунув,
Iкi наағын чалғаныбызып, тур килген. Две щеки [свои] облизнув, поднялся.
Изiл Хан кӧpiп одырчатса, Изiл Хан, сидя увидев это [подумал],
Сынап таа уғаа соодам». [Да-а уж…] действительно, очень “приятный” человек’
[39. С. 88–89. Перевод наш. – Авт.].